Неточные совпадения
Потом он шагал в комнату, и за его широкой, сутулой спиной всегда оказывалась докторша, худенькая, желтолицая, с огромными глазами. Молча поцеловав Веру Петровну, она кланялась всем людям в комнате, точно
иконам в церкви, садилась подальше от них и сидела, как
на приеме у дантиста, прикрывая рот платком.
Смотрела она в тот угол, где потемнее, и как будто ждала, что вот сейчас из темноты кто-то позовет ее...
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно
смотрят на людей, которых учат ходить по земле плечо в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом
на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых людей, впереди ее чернобородый великан нес
икону, а рядом с ним подросток тащил
на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
Она величественно отошла в угол комнаты, украшенный множеством
икон и тремя лампадами, села к столу,
на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло,
на него
смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
Алеша довел своего старца в спаленку и усадил
на кровать. Это была очень маленькая комнатка с необходимою мебелью; кровать была узенькая, железная, а
на ней вместо тюфяка один только войлок. В уголку, у
икон, стоял налой, а
на нем лежали крест и Евангелие. Старец опустился
на кровать в бессилии; глаза его блестели, и дышал он трудно. Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто
посмотрел на Алешу.
Хотел было я обнять и облобызать его, да не посмел — искривленно так лицо у него было и
смотрел тяжело. Вышел он. «Господи, — подумал я, — куда пошел человек!» Бросился я тут
на колени пред
иконой и заплакал о нем Пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице. С полчаса прошло, как я в слезах
на молитве стоял, а была уже поздняя ночь, часов около двенадцати. Вдруг,
смотрю, отворяется дверь, и он входит снова. Я изумился.
Думая об этом, я еще раз
посмотрел на старцев,
на женщин с детьми, поверженных в прахе, и
на святую
икону, — тогда я сам увидел черты богородицы одушевленными, она с милосердием и любовью
смотрела на этих простых людей… и я пал
на колени и смиренно молился ей».
И что же было возражать человеку, который говорил такие вещи: «Я раз стоял в часовне,
смотрел на чудотворную
икону богоматери и думал о детской вере народа, молящегося ей; несколько женщин, больные, старики стояли
на коленях и, крестясь, клали земные поклоны.
После ее приезда в Москву вот что произошло со мной: я лежал в своей комнате,
на кровати, в состоянии полусна; я ясно видел комнату, в углу против меня была
икона и горела лампадка, я очень сосредоточенно
смотрел в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно
смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение исчезнуть, страшное лицо растаяло.
Интересно и приятно было видеть, как она отирала пыль с
икон, чистила ризы;
иконы были богатые, в жемчугах, серебре и цветных каменьях по венчикам; она брала ловкими руками
икону, улыбаясь,
смотрела на нее и говорила умиленно...
Беспоповцы не признают писанных
на дереве
икон, а
на крестах изображений св. духа и «титлу»: И. Н. Ц. И. Высокая и статная Аграфена и в своем понитке, накинутом кое-как
на плечи,
смотрела красавицей, но в ее молодом лице было столько ужаса и гнетущей скорби, что даже у Таисьи упало сердце.
Он старался не
смотреть кругом и откладывал порывистые кресты, глядя
на одну старинную
икону, — раскольникам под открытым небом позволяется молиться старинным писаным
иконам, какие выносят из православных церквей.
Остановившись
на этом месте писать, Вихров вышел
посмотреть, что делается у молельни, и увидел, что около дома головы стоял уже целый ряд
икон, которые
на солнце блестели своими ризами и красками. Старый раскольник сидел около них и отгонял небольшой хворостиной подходящих к ним собак и куриц.
Лицо у него серое, бородка тоже серая, из тонких шелковых волос, серые глаза как-то особенно глубоки и печальны. Он хорошо улыбается, но ему не улыбнешься, неловко как-то. Он похож
на икону Симеона Столпника — такой же сухой, тощий, и его неподвижные глаза так же отвлеченно
смотрят куда-то вдаль, сквозь людей и стены.
Его трудно понять; вообще — невеселый человек, он иногда целую неделю работает молча, точно немой:
смотрит на всех удивленно и чуждо, будто впервые видя знакомых ему людей. И хотя очень любит пение, но в эти дни не поет и даже словно не слышит песен. Все следят за ним, подмигивая
на него друг другу. Он согнулся над косо поставленной
иконой, доска ее стоит
на коленях у него, середина упирается
на край стола, его тонкая кисть тщательно выписывает темное, отчужденное лицо, сам он тоже темный и отчужденный.
Мне нравилось бывать в церквах; стоя где-нибудь в углу, где просторнее и темней, я любил
смотреть издали
на иконостас — он точно плавится в огнях свеч, стекая густо-золотыми ручьями
на серый каменный пол амвона; тихонько шевелятся темные фигуры
икон; весело трепещет золотое кружево царских врат, огни свеч повисли в синеватом воздухе, точно золотые пчелы, а головы женщин и девушек похожи
на цветы.
Мастера храпят, мычат во сне, кто-то бредит, захлебываясь словами,
на полатях выкашливает остатки своей жизни Давидов. В углу, телом к телу, валяются окованные сном и хмелем «рабы божие» Капендюхин, Сорокин, Першин; со стен
смотрят иконы без лиц, без рук и ног. Душит густой запах олифы, тухлых яиц, грязи, перекисшей в щелях пола.
Сняв картуз, он держит
икону горизонтально,
смотрит вдоль письма, сбоку, прямо,
смотрит на шпонку в доске, щуря глаза и мурлыча...
Окованные серебром риз, озарённые тихими огнями, суровые лики
икон смотрели на неё с иконостаса так же внимательно и неотрывно, как Матвей
смотрел.
— Сидим с Саввой в директорском кабинете в отцовском кресле.
Посмотрел в напечатанном списке членов свою фамилию и говорит: «Очень, очень-с хорошо-с… очень-с рад-с… успеха желаю-с…» Я ему о тысяче рублей заимообразно… Как кипятком его ошпарил! Он откинулся к спинке кресла, поднял обе руки против головы, ладонями наружу, как
на иконах молящихся святых изображают, закатив вверх свои калмыцкие глаза, и елейно зашептал...
Илья слушал её тонкий, сухой голос и крепко тёр себе лоб. Несколько раз в течение её речи он поглядывал в угол, где блестела золочёная риза
иконы с венчальными свечами по бокам её. Он не удивлялся, но ему было как-то неловко, даже боязно. Это предложение, осуществляя его давнюю мечту, ошеломило его, обрадовало. Растерянно улыбаясь, он
смотрел на маленькую женщину и думал...
Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему отец. Барыня пристально
смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые золотые волосы и бледное лицо точно светились
на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и
на цветок и
на икону.
Улыбался умильно и ждал. Но было пусто и в душе и вокруг. И не возвращался тихий и скорбный образ. Вспоминались ненужно и мучительно восковые горящие свечи, поп в рясе, нарисованная
на стене
икона, и как отец, сгибаясь и разгибаясь, молится и кладет поклоны, а сам
смотрит исподлобья, молится ли Васька, не занялся ли баловством. И стало еще страшнее, чем до молитвы.
И всё вокруг них тихо:
на полу толстые половики лежат, шагов не слыхать, говорят люди мало, вполголоса, — даже часы
на стене осторожно постукивают. Пред
иконами неугасимые лампады горят, везде картинки наклеены: страшный суд, муки апостольские, мучения святой Варвары. А в углу
на лежанке старый кот лежит, толстый, дымчатый, и зелёными глазами
смотрит на всё — блюдёт тишину. В тишине этой осторожной ни Ларионова пения, ни птиц наших долго не мог я забыть.
Поправляя однажды перед всенощной свечи у
иконы богородицы, вижу — и она и младенец
смотрят на меня серьёзно и задушевно таково… Заплакал я и встал
на колени пред ними, молясь о чём-то — за Лариона, должно быть. Долго ли молился — не знаю, но стало мне легче — согрелся сердцем и ожил я.
Сейчас же за этим переговором началась и акция. Навеслили мы наутро большой хозяйский баркас и перевезли англичанина
на городской берег: он там сел с изографом Севастьяном в коляску и покатил в монастырь, а через час с небольшим,
смотрим, бежит наш изограф, и в руках у него листок с переводом
иконы.
Ну, однако, милостью божиею мы доставились; соскочили оба с лодки и бегом побежали. Изограф уже готов: действует хладнокровно, но твердо: взял прежде
икону в руки, и как народ пред нею упал и поклонился, то он подпустил всех познаменоваться с запечатленным ликом, а сам
смотрит и
на нее и
на свою подделку, и говорит...
Тут я опять стану молиться, и молюсь, и молюсь до той поры, пока Владычица не
посмотрит на меня с
иконы любовнее.
Мать трясётся вся, растирает руками больное горло,
смотрит в угол
на иконы, и снова шелестят сухие жуткие слова...
И рассказал Патап Максимыч Ивану Григорьичу разговор свой с Груней. Во время рассказа Иван Григорьич больше и больше склонял голову, и, когда Патап Максимыч кончил, он встал и,
смотря плачущими глазами
на иконы, перекрестился и сделал земной поклон.
Вскоре пришел Алексей. В праздничном наряде таким молодцом он
смотрел, что хоть сейчас картину писать с него. Усевшись
на стуле у окна, близ хозяина, глаз не сводил он с него и с Ивана Григорьича. Помня приказ Фленушки, только разок взглянул он
на Настю, а после того не
смотрел и в ту сторону, где сидела она. Следом за Алексеем в горницу Волк вошел, в платье Патапа Максимыча. Помолясь по уставу перед
иконами, поклонившись всем
на обе стороны, пошел он к Аксинье Захаровне.
Она
смотрела, как толстый Генрихсен, отдуваясь, вытанцовывал соло, и вспомнила, как он, так же отдуваясь, танцевал
на празднике
иконы русскую.
Глеб Алексеевич спустился с дивана, упал
на колени перед киотом, откуда
на него с небесным состраданием
смотрели лики святых, освещенные лампадою. Он вспомнил то утро, после той ночи, когда он приехал домой, в первый раз встретившись с Дарьей Николаевной: он избегал
смотреть тогда
на укоризненно обращенные к нему лики святых, изображенных
на наследственных
иконах рода Салтыковых.
Наддал он плечом, взошел в горницу. Видит,
на лавке старая старушка распространилась, коленки вздела,
на полати
смотрит, тяжело дышит. Из себя словно мурин, совсем почернела. В переднем углу заместо
иконы сухая тыква висит, лапки в одну шеренгу прибиты.
Остановясь наравне с
иконой, он вопросительно
посмотрел на Малюту.
Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не
смотрел на них: всё внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и ополченцев, однообразно-жадно смотревших
на икону.
Дмитрия Ростовского и Стефана Яворского видно, что последователи Тверитинова и ростовец Трофим
на почтение
икон смотрели как
на идолопоклонство, т. е. как и нынешние молоканы и духоборцы.
Куда он ни
смотрел — отовсюду металась ему в глаза московская улично-рыночная сутолока; резкие цвета стен, церковные главы,
иконы на лавках, вдали Воскресенские ворота с голубым куполом часовни и с толпой молящихся; протянулись мимо него грязные, выкрашенные желтою и красною краской линейки с певчими и салопницами, ехавшими с каких-нибудь похорон…
— Народу-то! Эка народу!.. И
на пушках-то навалили!
Смотри: меха… — говорили они. — Вишь, стервецы, награбили… Вон у того-то сзади,
на телеге… Ведь это — с
иконы, ей Богу!.. Это немцы должно быть. И наш мужик, ей Богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь навьючился-то, насилу идет! Вот-те
на, дрожки и те захватили!.. Вишь уселся
на сундуках-то. Батюшки!.. Подрались!..